«Аскольдова могила»- Повесть времен Владимира Первого (VI)

20.02.2009

VI

Солнце еще не показывалось, но легкие, прозрачные облака рделись на востоке; звезды тухнули одна после другой, и утренняя заря разливалась огненным заревом по небосклону. Ночь была бурная; вдали, на западе, исчезающие тучи тянулись черною грядою; от времени до времени сверкала еще молния, но гром едва был слышен, и последние дождевые капли, перепадая с листа на лист, шумели по дремучему лесу диких берегов Почайны.

На небольшой луговине, усеянной полевыми цветами под навесом густого дуба, заметна была свежая насыпь, подле нее, прислонясь к дереву, стоял седой старик; казалось, он отдыхал после тяжелого труда. У ног его лежал железный заступ.

- Здорово, Алексей! - сказал небольшого роста детина выходя из леса и приподымая свою огромную шапку с овчинным околышем.

- Здравствуй, Тороп! - ответил ласково старик. - Что так рано?.. Куда идешь?

- Да все тебя искал, дедушка! Днем-то отлучаться мне из городу подчас нельзя: так я еще с полуночи вышел из Киева; дома тебя не застал, и когда бы дочка твоя не сказала мне, что ты здесь, за Песочным оврагом, так я бы все утро даром прошатался по лесу. Ну, раненько же вы с ней встаете!

- Мы ведь не горожане, Тороп: и ложимся и встаем вместе с солнышком.

- А я думал, что вы еще спите. Подошел к избушке, глядь - Надежда, как встрепанная, сидит у дверей, да разодета как!.. Иль она дожидается кого-нибудь?

- Жениха своего.

- Как, дедушка, так ты уж ее просватал?.. За кого?

- За того, кто пришелся ей по сердцу. Да зачем ты искал меня, Торопушка, что тебе надобно?

- Мне покамест ничего. А вот, изволишь видеть, - продолжал Тороп, понизя голос, - мой господин хочет поговорить с тобою.

- Богомил?

- Нет, у Богомила я только на время в услуге: я говорю тебе о настоящем, притоманном моем господине. Смотри, дедушка, не рассерди его: он что-то и так на тебя зубы грызет.

- Но кто же твой господин и за что он на меня сердится?

- Кто мой господин? - повторил, почесывая в голове, Тороп. - Как бы тебе сказать?.. Его зовут теперь Веремидом, а за что он на тебя злится, не ведаю: он сам тебе скажет.

- Когда же он хочет со мною повидаться?

- А кто его знает! Он сказал мне вчера: «Тороп, я должен непременно поговорить с этим стариком, что живет в лесу за Почайною, и если он не перестанет мне все вопреки делать, то...» Тут он что-то пробормотал про себя, да так страшно на меня взглянул, что у меня душа под пятку ушла. Вот я и подумал: пойду скажу Алексею, чтоб он поберегся, да ни в чем ему не перечил. Ведь мой господин... ох, дедушка, с ним шутки плохие!

- Я не знаю, кто твой господин, - отвечал спокойно Алексей, - и не ведаю, чем мог его прогневить, но если бы он был и великим князем Киевским да захотел от меня лести и неправды, так я и тогда бы в угоду его не стал кривить душою.

- Ну вот еще - великим князем! Полно, дедушка, где нашему брату заедаться с великим князем! Ведь у нас с тобой по одной только голове на плечах.

- Голова ничего, Тороп, была бы только душа цела, а в душе-то волен один господь.

- Толкуй себе! И мы знаем, что в душе вольны одни бессмертные боги, да ведь и голова-то у нас не чужая: как станут до нее добираться, так небось и ты испугаешься. Вон посмотри-ка на это деревцо: теперь оно стоит прямехонько - стрела стрелою, а, чай, сегодня ночью, как ветерок разыгрался по лесу, гнулось в три погибели и не раз припадало к матушке сырой земле. Придет беда, согнешься и ты.

- Перед неправдою... никогда, Торопушка!

- Ой ли?.. Ну, Алексей, борода у тебя седая, а ум-то, видно, молодой. Я слыхал от богатых людей, что и они ничего не боятся; да то иная речь: богатому подчас и сам великий князь поклонится, а знатные-то бояре и вчастую. Уж полно, не богат ли и ты? Постой-ка, дедушка, что это?.. Ого, да ты что-то здесь копал... Ну, так и есть!.. Ни свет ни заря!.. И впрямь, не клад ли какой зарывал?

- Ты не ошибся, Тороп. Я зарыл здесь бесценное сокровище: это могила двух праведников.

- Сиречь: добрых людей?.. Э, уже не тех ли, что третьего дня хотели принести в жертву?

- Тех самых.

- Доброе дело, Алексей! Кабы не ты, так, может статься, они сердечные, и теперь не были бы преданы земле. Да не родня ли ты им?

- Да, они называли меня отцом своим.

- Как так?.. А я думал, что у тебя детей всего-навсего одна дочка.

- Нет, Тороп, все христиане мои дети.

- Так они были христиане? Вот что!.. То-то Богомил так на них и взъелся. Уж он бесился, бесился, когда ему пришли сказать, что великий князь отменяет жертвоприношение; да ну-ка с сердцов колотить всех своих челядинцев. Досталось бы и мне на орехи, кабы я не догадался и не запел любимой его песенки:

Как идет наш верховный жрец,

Наш родимый батюшка:

Он идет в Капырев конец,

Выступает гоголем;

А за ним-то весь народ -

Словно пчелки все за маткою...

Вот он немного и стих: стукнул меня раза два по маковке, да на том и съехал. Ведь, правду матку сказать, он только худо нас кормит, а жить с ним можно. Да я вдесятеро больше боюсь настоящего моего господина: когда не сердит - болтай с ним что хочешь, а коли осерчает - ну, беда, да и только! Успел увернуться - жив, не успел - прощайся с белым светом! Уж куда крут! Что и говорить: ему служить - не малину есть!

- Так зачем же ты ему служишь?

- Зачем? Да ведь и отец мой ему служил, и дедушка служил его батюшке; мы испокон веку коренные слуги его роду и племени. А уж когда и деды мои и прадеды ели хлеб-соль его пращуров, так мне и подавно не приходится его покинуть; худо ли при нем, хорошо ли, а делать нечего - куда он, туда и я... Эге, смотри-ка: вон уж и солнышко всходит - эк я с тобой заболтался. Прощай, добро!.. Да, пожалуйста, не ершись с моим боярином: тише едешь - дальше будешь, дедушка. Прощай.

- Постой! - загремел в кустах грозный голос, и незнакомый вышел на поляну. - Зачем ты здесь? - продолжал он, подойдя к Торопу. - Что у тебя за свиданье с этим стариком?.. Ну что ж ты молчишь?.. Отвечай!

- Не гневайся, боярин! - сказал с низким поклоном Тороп. - Помнишь, я тебе сказывал, что обещал купить веретено дочери этого доброго человека? Я сегодня за тем к ней и заходил, да вот поразговорился кой и о чем с ее батюшкой.

- Ты чересчур любишь болтать! - прервал незнакомый. - Добро, останься здесь: ты мне надобен.

Тороп поклонился и, соблюдая почтительное молчание, отошел к стороне.

Незнакомый не говорил ни слова; он стоял против Алексея и, устремив на него свой угрюмый взгляд, казалось, рассматривал его с большим вниманием. Алексей, облокотясь на заступ, также молчал. Сначала он глядел спокойно на незнакомого, но вдруг светлые взоры его помрачились, и что-то похожее на ужас и отвращение изобразилось на лице его.

- Чего ты от меня желаешь? - спросил он наконец не ласковым и кротким своим голосом, но с приметным негодованием.

- Ай, ай, ай! Худо! - сказал про себя Тороп, поглядывая боязливо на своего господина.

- Молчи, старик! - прервал незнакомый. - Не я, а ты должен отвечать на мои вопросы.

- Так спрашивай.

- У тебя есть дочь?

- Есть.

- Ее зовут Надеждою?

- Да.

- Ты христианин?

- Да.

В продолжение этого отрывистого разговора незнакомый не переставал смотреть пристально на Алексея; прислушивался с беспокойством к его голосу, и мало-помалу как будто бы воспоминание о чем-то неприятном покрыло морщинами высокое чело его.

- Какое сходство! - прошептал он. - Этот голос... этот взгляд... Да нет, не может статься! Как зовут тебя, старик?

- Алексеем.

- Послушай, Алексей: я хочу дать тебе полезный совет.

- Спасибо. Но я уж стар и знаю по опыту, что не все советы полезны. Иной советует для того, чтоб верней погубить легковерного, который полагается на его совесть.

Незнакомый посмотрел с недоумением на Алексея и помолчав несколько времени, продолжал:

- Нет, я не губить хочу тебя, а спасти от гибели. Ты знаешь княжеского отрока Всеслава?

- Знаю.

- Но знаешь ли ты, кто этот Всеслав?

- Он добрый юноша и жених моей дочери.

- Твоей дочери! - повторил насмешливо незнакомый. - Дочери простого дровосека! Посмотрим, стоите ли вы оба этой чести? Слушай, старик: если ты станешь исполнять все мои советы, то дочь твоя будет женою Всеслава; но страшись и помыслить!..

- Мне страшиться? - прервал твердым голосом Алексей, кинув презрительный взгляд на незнакомого. - Мне нечего страшиться: я не изменник и не предатель.

Незнакомый вздрогнул и хватился за рукоятку своего меча; его посиневшие губы дрожали, а из-под нахмуренных бровей, как молния из-за черных туч, засверкали его грозные очи.

- Видишь ли, - продолжал спокойно Алексей, - я слабый старик, без оружия, кругом дремучий лес, мы одни с тобою; но я верую в господа истины, верую, что без воли его ничтожна вся воля земная. Совесть моя чиста, и я не боюсь тебя, цареубийца!

- Это он! - вскричал с ужасом незнакомый. - Тороп, оставь нас одних!.. Ступай! - продолжал он громовым голосом, заметив, что служитель не спешит исполнить его приказание.

Тороп сошел с поляны и спрятался за густой ореховый куст, из-за которого он мог слышать и видеть все, что происходило на лугу.

- Варяжко, - сказал незнакомый, подойдя ближе к старику, - так это ты? О, теперь я ничего не опасаюсь: мы верно поймем друг друга.

- Мы! - повторил Алексей. - Боже правосудный, - прошептал он, смотря с горестью и состраданием на незнакомца, - до какой степени может ожесточиться сердце человеческое!.. Итак, последняя искра совести потухла в душе твоей?.. Злодей, ты узнал меня: так чего же ты от меня хочешь?

- Я хочу подать тебе мою руку и сказать: Варяжко, забудем прошедшее! Я не могу переменить того, что было, не могу возвратить жизнь Ярополку; но настоящее и будущее в воле нашей, и я готов загладить мое преступление.

- Загладить твое преступление? - сказал Алексей, поглядев недоверчиво на незнакомого. - Нет, - продолжал он, покачав печально головою, - в этих кичливых взорах, на этом надменном челе я не вижу и признаков раскаяния.

- Раскаяния!.. И, Варяжко, что проку в этой бесплодной добродетели слабых душ? Пусть плачут и раскаиваются жены наши; но мы... нет, верный слуга злополучного князя Киевского; нет, не слез требует неотмщенная тень Ярополка: он жаждет крови!..

- Крови! - прервал Алексей. - Дикий зверь, иль не довольно еще ты упился кровью человеческою?

- Да, Варяжко, Владимир должен погибнуть!

- Безумный, тебе ли мстить за смерть Ярополка? Не ты ли сам предал его в руки Владимира? И неужели ты думаешь загладить твое преступление, соделавшись вторично цареубийцею?

Незнакомый поглядел с удивлением на Алексея.

- Старик, - сказал он, - не обманулся ли я? Ты ли тот неустрашимый воин, тот верный слуга своего государя, тот Варяжко, кипящий местью?.. Я знаю, он клялся отомстить за смерть своего государя и, верно, не забыл своей клятвы.

- Господь не принимает беззаконных клятв, - отвечал кротким голосом Алексей, - ему одному принадлежит мщение, он один совершенно правосуден, ибо он один видит глубину сердец наших.

- Господь! Господь!.. Полно, Варяжко, говори это глупцам, которые верят всему, что им рассказывают. Если этот господь, коего киевляне именуют Перуном, а ты называешь по-своему, живет в самом деле на небесах, так какое ему Дело до земли? Вот когда бы ты мне сказал, что Владимир был благодетелем твоим, кормил, поил тебя; что он любил веру, которую ты исповедуешь, или, по крайней мере, что он человек добродетельный, - о, тогда бы я не подивился речам твоим; но, пока Владимир жив, ты должен скрывать истинное свое имя: он умертвил твоего друга и государя, он лишил тебя всего. И осмелишься ли ты назвать добродетельным злодея, обагренного кровью своих ближних? Как христианин, ты должен ненавидеть Владимира: он презирает твой закон. Давно ли двое единоверцев твоих погибли по его приказу?.. И если прекрасная дочь твоя живет еще с тобою, то благодари за это не Владимира, а дремучий лес, в котором она скрывается.

- Не мне судить дела великого князя Киевского, - отвечал Алексей. - И знаю ли я, ничтожный червь земли, что тот самый Владимир, который ненавидит теперь христиан, не предназначен от господа посеять благие семена веры, просветить всю землю Русскую и мощною рукою своей низвергнуть идолов, коим поклоняются ослепленные народы. Я христианин, я могу и должен умолять Спасителя просветить разум и смягчить сердце Владимира; готов нетрепетно исповедовать пред ним моего господа; называть правду правдою, зло злом и говорить вслух и пред лицом его о том, о чем шепчут про себя его хулители; но никогда не восстану против того, кто свыше избран во владыки народа русского. Враждующий против своего государя враждует против самих небес: ибо «нет власти, аще не от господа».

- Варяжко, - прервал с нетерпением незнакомый, - не истощай напрасно твоего красноречия: я пришел говорить с тобою о деле, а не слушать твои христианские поучения. Я знаю сам, как должен поступить, и не требую твоей помощи, но не потерплю также, чтоб ты мешал исполнению моих намерений. Послушай: ты хочешь выдать свою дочь за Всеслава, но знаешь ли ты дивную судьбу этого юноши?..

- Я знаю все, - сказал спокойно Алексей.

- Как? - вскричал незнакомый.

- Всеслав - мой сын духовный и не имеет от меня ничего тайного.

- Ничего?

- Да. Я знаю все: он - последняя отрасль древних князей киевских, он правнук Аскольдов; но перст божий коснулся души его: он смирился пред тем, кто мог единым словом потрясть вселенную, и не произнес его для спасения земной своей жизни. И ты напрасно ласкаешь себя преступною надеждою: Всеслав не восстанет против своего государя и благодетеля - он христианин!

- Итак, сбылись мои опасения, - вскричал незнакомый, - ты обольстил этого неопытного юношу! О, да будут прокляты медоточивые уста твои, коварный старик!.. Как, правнук Аскольда не отомстит за смерть своего прадеда?.. Он отречется от своего наследия, не воссядет на отеческом столе своем?..

- Нет, - прервал Алексей, - Всеслав не посрамит святое имя христианина: он не будет убийцею второго отца своего и не предаст на расхищение и гибель родной страны, для того чтоб утолить жажду крови, которая пожирает внутренность твою, зверь плотоядный!

- Старик, - вскричал незнакомый, бледнея от бешенства, - берегись пробудить во мне эту жажду крови! Еще одно слово!..

- Так слушай же! - сказал Алексей твердым голосом. - Ты можешь умертвить меня; но пока сердце бьется в груди христианина, пока смерть не наложила еще вечной немоты на уста его, - он не перестанет возвещать истину и обличать порок. Служитель алтарей, я не обнажу меча на пролитие крови человеческой, но вот поле битвы, на котором, сильный верою в господа, я посмеваюсь угрозам буйных и стану смело против тебя, надменный сын погибели! Чего желаешь ты? Низвергнуть Владимира, открыть свободный путь врагам в сердце России? Наводнить бесчисленными полчищами печенегов мирные поля наши? Уступить косогам богатую область Тмутараканскую и, устилая родную землю трупами несчастных киевлян, возвести этим кровавым путем на царство безвестного юношу?..

- Который будет вторым отцом своего народа, - прервал незнакомый.

- Нет, - продолжал Алексей, - не кормилец тот земли русской, кто предает ее во власть врагов! Владыко силен любовью своих подданных, и горе им, если он должен прибегать под защиту иноплеменных. Только тогда блаженствует страна, когда царь и народ, как душа и тело, нераздельны меж собою. И неужели ты думаешь, что призванные тобою печенеги, истребив войско Владимира, удовольствуются временною данью и удалятся спокойно от пределов наших? О, нет! Ты знаешь сам, что эти хищные звери покроют пеплом всю землю Русскую, уведут в неволю жен и детей наших, запрудят широкий Днепр трупами беззащитных поселян и до тех пор не покинут Киева, пока развалины его не порастут травою. Несчастный, иль не довольно еще ты собрал проклятий на главу свою? Ты некогда любил отечество, ты с гордостью называл себя русским! Подумай, что готовишь ты для своей родины?.. Если печенеги не разорят до конца Киева, то пощадят ли его соседние народы? Не слетятся ли над его трупом, как алчные коршуны, ятвяги, радимичи, литва и хорваты? Ответствуй мне: спасет ли тогда неопытный юноша от рабства и вечной гибели растерзанное врагами, смутами и междоусобием злосчастное царство Русское?

Как уличенный в преступлении злодей стоит с поникшею головою перед своим неподкупным судилищем, так, мрачный и безмолвный, стоял незнакомый против Алексея. Подавленный истиною слов его, он не смел поднять взоров и остановить их на величественном и спокойном челе этого верного слуги божия.

- Ты молчишь? - продолжал Алексей. - Ты колеблешься?.. О, не искушай долготерпения божия!.. Не умножай числа твоих беззаконий!.. И почему ты знаешь, несчастный, в чью грудь направит господь твой меч, изощренный на погибель Владимира? Почему ты знаешь, что тот самый, для которого ты идешь на новое цареубийство, не падет под его ударами?.. Представь тому, кому известны все сокровенные наши помыслы, и казнить, и миловать. Я заклинаю тебя его святым именем, умоляю тебя именем твоей родины, откажись, о, откажись от преступных твоих замыслов!

- Откажись! - повторил мрачным голосом незнакомый. - Да для чего же я останусь жить на этом свете? Круглый бесприютный сирота, я отрекся от родины, загубил всю жизнь мою для того, чтоб возвратить законное наследие правнуку Аскольда; я родился, взрос, живу неразлучно с этою мыслию, она не покидает меня ни днем, ни ночью; эта мысль была для меня отцом и матерью, семьей, родными, всем - и ты хочешь!.. Да!.. Тебе легко говорить, старик: у тебя есть дочь, друзья, ты не один в этом мире, а я...

- Ты! - прервал с живостью Алексей. - О, нет, нет, ты не будешь сиротою: скажи одно слово, и я назову тебя братом; Всеслав и Надежда будут детьми твоими; я стану день и ночь молить господа, да просветит и успокоит он твою душу; мы составим одно семейство, любовь детей усладит остаток дней твоих, они будут любить тебя столько же... нет, более, чем меня; чтить волю твою, покоить в старости, и ты, примирившись с небесами и своею совестью, заснешь спокойно вечным сном посреди своего семейства.

- Прочь, прочь, соблазнитель, оставь меня! - вскричал незнакомый. Он закрыл руками лицо свое. - Семья, дети!.. - прошептал он едва слышным голосом. - О, зачем я родился на этом свете!.. Нет, старик! - продолжал он, устремив на Алексея неподвижный и сверкающий взор. - Нет, я пойду до конца путем, мною избранным, я хочу свершить обещанное мною на могиле отца и деда: или я исполнял доселе долг мой и должен исполнить его до конца, или все сделанное мною было преступлением, и тогда... О, Варяжко, довольно уже и прошедшего, чтоб не примирить меня никогда с самим собою. Совесть, совесть!.. - прибавил незнакомый, прижав крепко правую руку к груди своей. - Неужели, я слышу твой голос?.. Молчи, о, молчи, злодейка!.. Ты спала до сих пор, так не пробуждайся вовеки!.. Варяжко, прежде чем я расстанусь с тобою, ты должен мне поклясться твоим богом, что тайна, которую открыл тебе этот безрассудный юноша, и все то, что ты слышал от меня, умрет вместе с тобою!

- Я не хочу быть клятвопреступником, - сказал Алексей, смотря смело на незнакомого, - и не обещаю тебе хранить этой тайны.

- Несчастный, что ты говоришь?..

- Да, я свершил долг христианина, - продолжал спокойно Алексей, - теперь мне остается исполнить то, что повелевает моя совесть и долг каждого русского. Или ты сей же час отречешься от крамольных твоих замыслов, или завтра же Владимир узнает все!

- Завтра! - прошептал глухим голосом незнакомый. - Завтра!.. - повторил он. - Да знаешь ли ты, что для тебя нет уже завтрашнего дня... Безумный, ты мог бы обмануть меня, но теперь... старик, ты произнес твой смертный приговор!

- Он произнесен еще до дня моего рождения, - прервал с кротостью Алексей. - Днем позже, днем ранее...

- В последний раз, Варяжко, клянись, или ничто в мире не спасет тебя!.. Клянись! - повторил ужасным голосом незнакомый.

- Да, - сказал с твердостью Алексей, - я клянусь исполнить все сказанное мною, и умру, если господь пожелает призвать меня к себе; но знай, неистовый убийца, что ни ты, ни все живущие на земле не властны сократить или продлить единым мгновением число дней, определенных для земного моего испытания; и я еще раз повторяю тебе: если господь бог не допустит тебя быть моим убийцею, то завтра же Владимир узнает все. Прощай.

Сказав эти слова, Алексей пошел тихими шагами по тропинке, ведущей в глубину леса. Обнажив до половины свой меч, незнакомый сделал несколько шагов вслед за ним, но вдруг остановился: руки его дрожали, обезображенное судорожными движениями лицо то пылало, то покрывалось смертною бледностью.

- Нет, - сказал он наконец, - не могу, рука моя не подымается на этого старика! О, если б он стал защищаться, если б, по крайней мере, старался спасти себя... но это бестрепетное спокойствие, эта кротость, самоотвержение... Варяжко!.. Варяжко, ты победил меня!.. Меня! - повторил незнакомый после минутного молчания. - Как, тот, кто не побоялся прослыть предателем, не дрогнул, поднимая руку на своего благодетеля, уступит презренному христианину, признает победителем своим полоумного старика? Нет, нет!.. Ненавистный Варяжко, ты всегда, как враждебный дух, препятствовал моим намерениям; везде, как неугомонная совесть, становился между мной и судьбой моею! Или ты, или я, но один из нас должен погибнуть!.. Да, да... - продолжал незнакомый, - этот мир тесен для нас обоих!..

Он замолчал. С полминуты еще продолжал он бороться с самим собою и вдруг, заскрежетав зубами, как пробужденный от тяжкого сна, как будто бы подвигнутый какою-то чуждою, непреодолимою волею, ринулся вихрем вслед за уходящим Алексеем.

Тороп, который во все время дрожал как лист, прижавшись за ореховым кустом, несмотря на все старания свои, не мог подслушать, о чем говорил его господин с Алексеем, но всякий раз, когда на лице незнакомого изображался гнев, сердце его замирало.

- Прибьет он его, беднягу! - шептал про себя Тороп. - Долго ли до беды? Как даст ему раз... Да и он-то какой!.. Экий назойливый старичишка! Смотри, пожалуй: так и лезет на драку!.. Усидит ли голова на плечах, а уж быть ему без бороды!.. Ух, батюшка, насилу разошлись! - промолвил он наконец, вздохнув свободнее. - Ай да Алексей!.. Ну, исполать ему - ушел целехонек! Эй, да куда это кинулся боярин?.. За ним!.. Так и есть! - продолжал Тороп, выходя на поляну. - Повернул направо... к оврагу... Ох, плохо дело!.. Догонит он его... да схватится с ним опять!.. Чу!.. Что это?

Вдруг шагах в двадцати от поляны, среди густого леса, раздался пронзительный вопль.

- Охти! - вскричал Тороп. - Чуяло мое сердце: заколотит он его до смерти!.. Еще!.. Ах, как он стонет, сердечный!

Тихо повторил отголосок еще один слабый, болезненный вопль, и в то же время самое отдаленный и последний удар грома прокатился по лесу; потом настала мертвая тишина. Вот послышались скорые шаги идущего, и незнакомый, озираясь поминутно назад и бледный как мертвец выбежал на поляну.

- Это ты, Тороп? - сказал он. - Пойдем отсюда... Иль нет: ступай скорей на Почайну, к мосту... быть может, они пошли другою дорогою...

- Кто, боярин?

- Нет, нет! Я сам пойду к ним навстречу, а ты ступай ко мне и дожидайся...

- Да мне пора в Киев, боярин.

- Зачем?

- Как зачем: а если Богомил меня спросит?

- Ты уж более ему не служишь. Постой! - продолжал незнакомый, кинув вокруг себя дикий взгляд. - Нет, нет, это стонет филин.

- Боярин, боярин! - сказал с ужасом Тороп. - Посмотри-ка: ты весь в крови!

- Молчи! - закричал незнакомый. - Молчи, Тороп! - повторил он шепотом, посматривая на свои окровавленные руки. - Пойдем скорей отсюда!

VII

Мы просим читателем наших припомнить описанный в первой части этой повести овраг, или глубокую долину, над которою построена была хижина Алексея. Восходящее солнце еще не показывалось из-за частого леса, коим поросла сторона ее, противоположная хижине; длинные тени деревьев, устилая крутой скат оврага, тянулись до самого пруда, в котором, как в чистом зеркале, отражались и синие небеса, и перелетные дымчатые облачка, и веселая хижина Алексея, и радостные лица Всеслава и Надежды, которые сидели друг подле друга на широкой скамье у дверей хижины.

Кто никогда весною, после бурной ночи, не встречал восходящего солнца в диком лесу или чистом поле; кто не упивался этим свежим животворным воздухом, который, как юная жизнь, проливается по всем жилам нашим, - тот не имеет никакого понятия об одном из величайших наслаждений, какими столь богата роскошная природа в первобытной простоте своей и так бедна, когда затейливое искусство людей подчиняет ее каким-то однообразным законам: подкрашивает, стрижет и, как на холсте писанную картину, вставляет в тесные золотые рамы. То, что представлялось взорам и обворожило все чувства Всеслава и Надежды, вовсе не походило на оранжерейную природу наших загородных деревьев, с их опрятными рощами, укатанными дорожками и подкошенными лугами. Перед ними на противоположной стороне оврага зеленелся дремучий лес; толстая ясень, высокий клен, прямая, как стрела, береза, темнолиственный дуб, кудрявая рябина, душистая липа и благовонная черемуха, перемешанные между собою и растущие по уступам отлогой горы, образовали беспредельный зеленый амфитеатр. Внизу, изгибаясь по изумрудной мураве, быстрый ручей вливался в светлый пруд. По влажным берегам его, как узорчатые каймы, пестрелись белые ландыши, желтые ноготки и голубые колокольчики. Тысячи лесных птиц, отряхая с своих крыльев дождевые капли, вились над вершинами деревьев и спешили обсушиться на солнышке. Все кипело жизнью. Быстрокрылый веретенник кружился на одном месте; неугомонный дудак гукал, опустив свой длинный нос в болото; от времени до времени раздавался пронзительный голос иволги; испещренная всеми радужными цветами, красавица соя перелетала с ветки на ветку; дятел долбил своим крепким клювом деревья, и заунывная кукушечка, как будто бы прислушиваясь к звонким песням соловья, умолкала всякий раз, когда этот вещий баян лесов русских, воспетый нашим Крыловым:

На тысячу ладов тянул, переливался,

И мелкой дробью вдруг по роще рассыпался.

- О, как хорош, как прекрасен божий свет! - сказала тихим голосом Надежда, опустя беспечно свою голову на плечо Всеслава. - Не правда ли, мой суженый? - продолжала она, глядя с обворожительною улыбкою на юношу. - Да что ж ты все смотришь на меня?

- А на что ж мне и смотреть, как не на тебя, мой бесценный, милый друг! - шепнул Всеслав, прижимая ее к груди своей.

- Как на что?.. Видишь ли там, на зеленом лугу, словно снежок, белеют ландыши?

- Ты в сто раз белее их, моя ненаглядная.

- А вон посмотри там, за ручьем, какие яркие малиновые цветы!

- Твои алые уста милее их.

- А этот зеленый лес, как пышет от него прохладою!.. А эти светлые лазурные небеса...

- Они темнее твоих голубых очей, моя суженая!

- Да полно меня хвалить, Всеслав, - мне, право, стыдно!

- Ты краснеешь?.. Красней, красней, моя радость! О, как ты хороша, Надежда! - вскричал Всеслав, глядя с восторгом на свою невесту. - Во всем Киеве, в целом свете нет краше тебя! И когда мои товарищи тебя увидят...

- Ах, нет, Всеслав, не показывай меня никому.

- Так ты не хочешь, чтоб другие тобою любовались?

- А на что? Коли я хороша для тебя, мой суженый, так какое мне дело до других.

- И ты не желаешь, чтоб все знали, как ты пригожа?

- Все! А что мне до всех? Была бы только Надежда люба тебе, мой друг, так другие думай что хочешь, - мне и горюшка мало. Да что это батюшка нейдет? - прибавила она, вставая со скамьи и смотря вверх против течения ручья. - Вот уж солнышко показалось: он всегда об эту пору завтракает.

- Видно, не кончил еще своего дела.

Надежда покачала печально головою и призадумалась.

- Что ты, моя радость, - спросил заботливо Всеслав, сажая опять подле себя Надежду, - что с тобой?

- Не знаю, мне что-то вдруг стало так грустно. Я вспомнила матушку... Так-то и она, бывало, дожидалась его, сердечная, а теперь...

- Что ты, что ты, Надежда? Ты побледнела... Ты плачешь!..

- Ах да, мой милый друг, какая-то грусть и тоска... О, не покидай меня, Всеслав... не покидай бедную, бесприютную сироту!.. У меня нет матери, и если батюшка...

- Полно, не греши, Надежда!.. Бог милостив: он, верно, сохранит от всякой беды отца нашего.

- А разве господь не может призвать его к себе?

- Да отчего ты это думаешь?

- Я и сама не знаю, но мне вдруг пришло в голову, что матушка так давно уже его дожидается.

- Дожидается?.. Где?..

- Вон там, мой друг!.. - сказала Надежда, подняв кверху наполненные слезами глаза свои. - Посмотри, Всеслав, посмотри! - продолжала она с живостью. - Видишь ли там, высоко, очень высоко, белого голубя?

- Вижу! вижу!.. Почти под самыми облаками!.. Смотри-ка, он как звездочка золотая светится от солнца.

- Как чудно!.. - шепнула Надежда, продолжая смотреть на голубка. - Кажется, как будто бы он все на одном месте, словно дожидается кого-нибудь... Постой - вот зашевелился... опускается к нам... Ах, как шибко он летит!..

В эту самую минуту, другой, белый, как снег, голубь с быстротою молнии пронесся так близко подле Надежды, что тихий ветерок от его крыльев взвеял кверху ее русые локоны; в то же самое мгновение отдаленный и последний удар грома долетел до их слуха, и, повторяемый отголоском, зарокотал по лесу.

Два голубка слетелись, радостно затрепетали своими крылышками, понеслись все выше, выше и наконец исчезли за облаками.

- Улетели! - сказала Надежда с тихим вздохом, который, казалось, облегчил ее сердце. - Уж как же им должно быть весело!.. О, зачем и мы не можем летать, как эти голубки, мой милый? Мы поднялись бы с тобою, как они, туда за облака; полюбовались бы на ясное солнышко, посмотрели бы, хотя издалека, на славу божию.

- А там, - прервал Всеслав, - мы полетели бы с тобой, где вечная весна, где всегда зеленеют деревья и листья никогда не опадают, где круглый год все поля усыпаны цветами благовонными и каждый день тихий ветерок навевает прохладу в полдень и затихает к вечеру.

- Да полно, есть ли такая земля, Всеслав? - сказала Надежда. - Я слыхала, что краше царства Византийского нет страны под солнцем, а и там не всегда весна бывает.

- Нет, милый друг, - велик и пространен божий свет, и много есть в нем всяких земель. Когда я жил с великим князем Владимиром в стране варяжской, то один старый витязь мне рассказывал, что годов тридцать тому назад он отправлен был с посольством от царя своего Свенона к какому-то владыке Локлинскому. Долго они плавали по разным морям; вот в половине второго месяца показались высокие берега Локлинской земли; но в то же самое время подул сильный ветер, поднялась неслыханная буря, и понесло их на запад. Дня через два ветер переменился, но забушевал еще пуще прежнего и вынес их корабль в такое обширное море, что они, проехав дней двадцать, никакой земли не видали. Наконец пристали они к одной неизвестной стране. По счету их, время было зимнее; как же они удивились, когда вышли на берег: поля и холмы зеленелись, в лесах пели птицы, деревья осыпаны были плодами, и время стояло такое теплое, как у нас под конец весны. Они узнали, что греки называют эту землю Иверию [45], что в этой земле зимы не бывает и снегу никогда не видывали и что там во всем такое довольство, что хоть рук ни к чему не прикладывай, а с утра до вечера ешь, веселись и прохлаждайся. Пуще всего им полюбился там один дивный плод: он как золото горит на солнышке, благовоннее всех цветов земных, а уж сладок так, что и сказать нельзя. Старый витязь, рассказывая мне об этом, всегда прибавлял, что он бывал и в Византии, и во многих других землях, а привольней страны сродясь нигде не видывал.

- Так и ты, Всеслав, побывал на чужой стороне! - сказала Надежда, выслушав рассказ своего жениха. - Ты жил в земле варяжской? Расскажи-ка мне, что это за земля такая? Далеко она отсюда?

- Да, неблизко, мой друг! Все надо идти на полночь: пройти все царство Русское, через землю кривичей, до самого Великого Новгорода, а там идти лесами дремучими и сыпучими песками вплоть до моря варяжского, а уж за этим-то морем и начнется их земля.

- А за их землею что еще?

- За их землею лукоморье.

- А за лукоморьем-то что?

- Уж бог весть что, видно, самый край земли. Старики говорят, что по дороге к лукоморью стоят сплошные горы каменные до самых небес, что за этими горами и денно и нощно слышен клич и говор, что какие-то люди все трудятся и от незапамятных годов просекают эти горы, но до сих пор не могли еще прорубить и малого окошечка; а кто эти люди, как они живут, как прозываются, откуда взялись - об этом и старики даже не рассказывают. Есть только поверье, что когда они просекут каменные горы, то хлынет оттуда море-океан и потопит всю землю варяжскую.

- Вот что!.. Ну, а земля-то варяжская лучше, что ль, нашей?

- И, нет, Надежда: горы, озера да болота непроходимые, а холода-то по зимам - не нашим чета!

- Бедные, то-то, чай, они нам завидуют?

- Не больно завидуют. Послушай их, так они свою землю ни на какую другую не променяют.

- Так отчего же этим варягам не сидится дома и они по всему белому свету шатаются?

- Народ-то они удалой, Надежда! Тот у них и молодец, кто побывал в чужих землях, на кровавых пирах понатешился, прославил имя варяжское и воротился домой с богатою добычею. У них своего ничего нет, земля их бедная, а посмотрела бы ты, как разукрашены их жены и девы молодые! Чего у них нет: и монисты самоцветные, и бисер дорогой, и жемчуг, и гривны золотые!..

- А что, Всеслав, - шепнула Надежда, положив ласково свою руку на плечо юноши, - правда ли, я слышала, что варяжские девушки пригожи собой и приветливы со всеми чужеземцами?

- Да, Надежда, они ласковее наших киевлянок: не бегают от ратных людей, любят с ними речь вести о их дальних походах и битвах знаменитых, и даже многие из них не отстают в удальстве от мужей своих и братьев. Вот Минвана, дочь Геральда, старого воина, у которого я жил в дому, не раз обнажала меч и билась, как неустрашимый воин, подле отца своего. Бывало, как оденется витязем да застегнет на груди броню булатную, так и в голову не придет, что она девушка. Когда же скинет свой шелом и ее русые кудри рассыпятся по белым плечам, а на алых устах заиграет улыбка приветливая, - о, как начнут тогда толпиться вкруг нее все варяжские юноши, как спешат вещие скальды потешать ее песнями, как радуется тот, на кого она взглянет весело! Кого назовет по имени, тот не побоится десяти врагов, а кому скажет слово ласковое, тот готов один идти на тысячу.

- Вот что! - прервала Надежда, потупив свои голубые глаза. - Так, видно, эта Минвана очень пригожа собою?

- Да, Надежда, красота ее славна по всему Поморью; и, бывало, не проходило дня, чтоб за нее не сватались удалые воины, знаменитые витязи и даже князья варяжские.

- И она никого из них не выбрала?

- Никого. Минвана предпочитала всем женихам своим одного чужеземца. Этот чужеземец был я, Надежда!

- Ты?.. - прервала с живостью девушка, и рука ее тихо опустилась вниз с плеча юноши. - Ты? - повторила она, перебирая в руках конец своего голубого покрывала. - Так зачем же ты на ней не женился?

- Затем, что я давно уже любил другую.

- Другую?..

- Да, мой друг! Я не знал ее, но кроткий небесный ее образ не покидал меня ни днем, ни ночью; она, как невидимый ангел-хранитель, о котором мне говорил отец твой, была всегда со мною; она одна казалась мне прекрасною. О, как тосковало по ней мое сердце! «Найду ли я тебя когда-нибудь, - говорил я, проливая слезы. - Где ты? Ты, которую я не умею назвать по имени!..» Да, мой друг, я не знал еще тогда, что ее зовут Надеждою. Когда Минвана открылась мне в любви своей, я отвечал ей, что ищу не товарища в битвах, но скромной подруги, что русский любит защищать кроткую и боязливую супругу, а не делиться с нею славою на поле чести. Если б ты посмотрела, Надежда, что сталось тогда с этою надменною девою, как обезобразил гнев прекрасные черты лица ее, как запылали местью ее дикие взоры!.. Нет, мой друг, ничто в целом мире не может быть отвратительнее лица молодой девушки, когда оно выражает не скромность, не доброту, а неистовый гнев и мщение! Когда я вспомню эту гневную Минвану, ее охриплый от бешенства голос и погляжу на тебя, моя кроткая Надежда... о, во сколько раз ты ее прекраснее! Заговоришь ли ты - словно горлинка застонет; улыбнешься - словно солнышко проглянет!.. Да посмотри на меня, радость дней моих! - продолжал Всеслав, глядя с восторгом на свою невесту. - О, промолви хоть одно словечко, ненаглядная моя! Скажи мне, любишь ли ты меня?

Надежда не отвечала ничего, но рука ее лежала снова на плече юноши, и, когда их взоры встретились, Всеслав прочел в голубых очах ее такую беспредельную любовь, что сердце его сжалось от какого-то ужасного предчувствия. Ах, бедный юноша не смел верить своему счастью: он пугался этого неизъяснимого блаженства; ему казалось, что в здешнем мире нельзя быть столь благополучным. И кто не испытывал на себе самом этой горькой истины? Кого не заставало горе с полною чашею в руках? Мы веселимся с друзьями, упиваемся нашим минутным блаженством - а беда тут как тут; не видим конца нашему счастью - а беда стучится под окном.

- Что это батюшка нейдет! - сказала, помолчав несколько времени, Надежда.

- Если это тебя тревожит, мой друг, - прервал Всеслав, - так пойдем к нему навстречу.

- Нет, ступай лучше один, а то неровно мы с ним разойдемся. Я подожду здесь: да смотри, не уходи далеко отсюда.

Всеслав простился с Надеждою, сошел в долину и пустился вверх против течения ручья по известной уже нам тропинке.

Долго стояла Надежда на одном месте; взоры ее провожали уходящего Всеслава. Вот он перешел через бревенчатый мостик; то скрывался за деревьями, то появлялся снова, когда тропинка извивалась по лугу, и вместе с нею исчезал опять посреди частого кустарника. Вот еще раз мелькнул он в промежутке двух ветвистых ив, поворотил в сторону и скрылся за утесистым берегом оврага, который в этом месте, загибаясь налево, принимал совсем другое направление. В ту самую минуту, как Надежда, потеряв из виду жениха своего, обернулась чтоб взойти в хижину, раздался шорох позади лип, которые окружали ее с трех сторон, и сквозь частые ветви мелькнуло лицо, обросшее густою бородою.

- Это ты, Тороп? - сказала девушка. - Нет, нет, это не он! - продолжала она, смотря с беспокойством на лысую голову старика, который, выглядывая из-за деревьев, рассматривал ее с какою-то странною улыбкою.

- Доброго здоровья, красная девица! - сказал старик, выходя наружу и продолжая смотреть на Надежду с таким наглым видом, что щеки ее вспыхнули от стыда и замешательства.

- Что тебе надобно, дедушка? - спросила она робким голосом.

- Погоди, внучка, скажу - так узнаешь.

- Ты, верно, пришел к батюшке? Да его нет дома.

- Что мне в твоем батюшке? У меня есть дельце до тебя, моя красоточка!

- До меня?.. Да кто ты такой? Я тебя не знаю.

- Кабы знала, так давно бы уж не жила в этом захолустье. Ну, правду же мне сказали: хороша ты собою! И лицом, и станом - всем взяла. Да, постой, постой! - продолжал старик, схватив за руку Надежду, которая хотела уйти в хижину. - Куда ты, лебедь белая? Дай перемолвить с тобой словечко!

- Пусти меня, - кричала девушка, - пусти! Я не хочу говорить с тобой.

- И, полно, моя касаточка! Что так разгневалась? Скажи-ка мне: ты знаешь княжеского отрока Всеслава?

- Он жених мой. А ты его знаешь?

- Как же, мы с ним большие приятели. Ну, жаль мне его!.. Э, да детина молодой: погорюет денек, погорюет другой, а там, глядишь, на третий, как с гуся вода!

- Что ты говоришь? - вскричала с ужасом Надежда.

- А то, моя пеночка голосистая, что не все суженые женятся на своих невестах. Послушай-ка, красная девица, я принес тебе радостную весточку, слух о твоей красоте достиг до ушей нашего великого князя, и он приказал представить тебя перед ясные его очи.

- Милосердый боже!..

- Что, моя красавица, не верится?.. Да небось, я отвезу тебя сейчас на Лыбедь, в село Предиславино.

- В село Предиславино! - вскричала Надежда, стараясь вырваться из рук старика. - Нет, нет, я лучше соглашусь умереть!

- Что ты, что ты, дурочка! Теперь-то тебе и пожить! Да полно рваться-то! Э, да какая брыкливая! Эй, молодцы!

Человек десять воинов выскочили из-за деревьев.

- Ну-ка, ребята! - продолжал старик. - Нейдет сама, так понесите ее. Да береженько!.. Тише, тише, не зашибите!.. Вот так!

Два воина, несмотря на сопротивление Надежды, подняли ее на руки и понесли в лес.

- Всеслав, Всеслав! - кричала Надежда.

«Всеслав!» - повторял отголосок и умолкал.

- Да полно кричать-то, лебедка, - сказал один из воинов, - осипнешь!

- Не тронь ее! - прервал старик, идя позади с остальными воинами. - Пускай себе тешится!

- Батюшка, батюшка, где ты?

- Вот так, мой свет, громче, громче! Кричи сколько душе угодно: как надсядешься, так сама перестанешь!

- Всеслав, Всеслав, спаси меня! - продолжала кричать Надежда.

Но Всеслав был далеко. Не встретив нигде Алексея, он продолжал искать его по лесу и доходил до самого берега Почайны. Около часу прошло в бесполезных поисках, и Всеслав, уверясь наконец, что он с ним разошелся, решился воротиться в хижину. Когда он вышел на поляну, на которой возвышалась свежая могила угодников божьих Феодора и Иоанна, ему послышался близкий шум; казалось, довольно многолюдная толпа людей шла по лесу. Всеслав остановился. С каждою минутою шорох становился слышнее, и даже несколько отрывистых речей долетели до его слуха. Вдруг пронесся по воздуху тихий стон; Всеслав содрогнулся: этот жалобный вопль проник до глубины его сердца.

- Всеслав, Всеслав! - раздался слабый, умирающий голос.

Вся кровь застыла в жилах юноши.

- Праведный боже!.. Это она!.. Это голос Надежды!

Как молния засверкал в руке его обнаженный меч, он кинулся в ту сторону, где раздавался крик, и в то же время двое воинов, неся на руках полумертвую Надежду, показались на поляне.

- Стойте, злодеи! - воскликнул Всеслав, подбежав к воинам.

Испуганные нечаянным его появлением, они остановились и выпустили из рук девушку.

- Это ты, мой суженый! - воскликнула Надежда, бросившись в объятия Всеслава.

Один из воинов сделал шаг вперед.

- Прочь, разбойник! - сказал юноша, обняв левою рукою свою невесту. - Еще один шаг, и кости твои истлеют на этом месте!

- Потише, молодец, потише, не горячись! - заговорил насмешливым голосом старик, выходя с остальными воинами на поляну

- Вышата! - вскричал с ужасом Всеслав.

- Ах ты, заливная головушка! - продолжал ключник, - Уж тотчас и драться! Вложи в ножны свой меч, храбрый витязь, да ступай, куда идешь, и не мешай сановнику великокняжескому исполнить приказ твоего государя.

- Как? Неужели великий князь!..

- Да, по воле великого князя Владимира я должен отвезти эту девушку на Лыбедь, в село Предиславино. Оставь ее!.. Ну что ж ты, молодец, иль не слышишь?

- Праведный боже!.. Злодей, да знаешь ли, что она моя невеста?

- Добро, сыщешь другую! Да полно же, мне некогда с тобою разговаривать; отцепись от нее!

- Чтоб я выдал тебе мою суженую!..

- Не выдашь волею, так возьму насильно.

- Вышата, - сказал Всеслав умоляющим голосом, - не погуби меня навеки! Я знаю, ты можешь спасти нас обоих... О, верь мне, во всю жизнь я не забуду твоего благодеяния!

- Ага! - прервал ключник, поглядывая насмешливо на Всеслава. - Что, брат, видно, спесь-то поспала? Как пришла нужда до Вышата, так небось заговорил другим голосом!.. А помнишь, в Усладов день не хотел и словечка со мною перемолвить? То-то же, любезный, не глумиться бы тебе над тем, кто тебя старее!

- О, будь великодушен: не попомни зла, и если я оскорбил тебя, то клянусь, что буду впредь уважать все слова твои и чтить тебя, как отца родного!..

- В самом деле? - прервал Вышата. - Да что ты, очень, что ль, ее любишь?

- Больше всего на свете!

Лукавый старик призадумался; потом, поглядев с состраданием на Всеслава, сказал:

- Жаль мне тебя, молодец!.. Оно, конечно, можно бы... Ну, ну, так и быть!.. Счастлив ты, что человек-то я не злой!..

Глаза юноши заблистали радостью.

- Добрый Вышата, - вскричал он, - поверь, я никогда не забуду!..

- Хорошо, хорошо, - не нажить бы только мне самому беды... Ведь она уже теперь и для тебя, и для всех заветная: не должно бы и близко-то к ней никого подпускать... Ну, да делать нечего: разжалобил ты меня, молодец! Добро, добро, так и быть - обнимитесь уж в последний раз!

- Как! - вскричал Всеслав.

- А что, не хочешь? На вольного воля. Что стали, ребята, не ночевать же нам здесь?

Воины приблизились к Всеславу; Надежда вскрикнула и крепко прижалась к груди его.

- Презренный старик, - сказал Всеслав, закипев гневом, - так-то ты издеваешься над моим отчаянием? Пойдем, Надежда, и первый, кто осмелится!..

- Эге!.. - прервал Вышата. - Так ты вздумал бунтовать!.. Эй, молодцы, что ж вы зеваете!.. Неужели этот молокосос будет над нами смеяться? Берите девушку, и если он только руку занесет, так хватайте его самого!

Воины бросились на Всеслава, и один из них схватил за руку Надежду.

- Прочь! - вскричал Всеслав, махнул мечом, и воин с разрубленною головою упал на землю.

Но в то же время товарищи его окружили со всех сторон жениха Надежды, который, держа ее на одной руке, не мог свободно защищаться. Его схватили сзади, обезоружили и повалили наземь.

- Свяжите его хорошенько, - кричал Вышата, - вот вам мой пояс, да туже, чтоб и пальцем не мог пошевелить!.. Ах он сорвиголова! Ах он разбойник!.. Поднять руку на сановника великокняжеского, убить старшего десятника дворцовой стражи!.. Ого, брат, посмотрим, как ты теперь разделаешься?.. Ну, молодец, надоело, видно, тебе носить голову на плечах!.. Ребята, ступайте скорее с девушкою: я пойду с вами; а вы несите убитого товарища к городскому вирнику, да буяна-то оттащите к нему! Я сам доложу обо всем государю великому князю.

Сказав эти слова, Вышата отправился по тропинке, ведущей к Почайне, вместе с воинами, которые несли на руках лишенную всех чувств Надежду. Два воина, подняв тело убитого десятника, пошли вслед за ними, а двое остались со Всеславом.

Как бесчувственный неодушевленный истукан, молчал несчастный юноша, когда воины, связав его, подняли на ноги. Его неподвижные взоры были устремлены в ту сторону, где скрылся Вышата; сквозь сжатые уста его с трудом вырывалось стесненное дыхание. Чувство настоящего бедствия, память прошедшего, столь близкого блаженства, гнев великого князя, неминуемая смерть под позорною секирою палача - все это казалось ему каким-то непонятным, темным сновидением. Рассудок его безмолвствовал; он не чувствовал ничего, кроме какого-то могильного холода, который вместе с кровью струился по его жилам. Всеслав слушал и не мог понять, чего требовали от него воины, которые повторяли ему несколько раз, чтоб он шел вместе с ними, и только тогда передвигал машинально ноги, когда они его тащили за собою.

Они не сошли еще с поляны, как вдруг что-то свистнуло мимо ушей Всеслава - и один из воинов повалился мертвый на землю, другой выхватил до половины свой меч, но рука его замерла на рукоятке: пробитый навылет стрелою, он с глухим стоном упал подле своего товарища. На опушке леса показался незнакомый; он подбежал к Всеславу и перерезал ножом ременный пояс, коим были связаны его руки.

- Ты свободен, - сказал он, - но враги твои близко - пойдем со мною!

Подобно лишенному рассудка, который безотчетно повинуется своему вожатому, Всеслав, не отвечая ни слова, не изъявив ни радости, ни удивления, пошел влед за незнакомым. Пройдя через всю поляну, они вошли в густой лес, растущий по крутому скату песчаного оврага. Незнакомый, заметив, что Всеслав начинает отставать, взял его за руку.

- Ты нездоров, - сказал он, посмотрев пристально на юношу, - твои руки холодны как лед.

Всеслав молчал.

- Я вижу, ты еще не можешь опомниться. Да, если б я не успел тебя выручить сегодня, то спать бы тебе завтра в сырой земле... Куда, куда, молодец? - продолжал незнакомый, увидев, что Всеслав повернул по тропинке, ведущей к жилищу Алексея. - Постой, - вскричал он, устремив с приметным беспокойством свои взоры на густой ореховый куст, мимо которого проходил Всеслав, - ты не туда идешь: наша дорога направо.

- Направо? - повторил юноша, остановись и глядя с удивлением вокруг себя. - Да куда же мы идем?.. Что со мною было?.. Это ты, Веремид?

- Да, это я: твой друг, твой верный слуга... Ты должен теперь жить со мною.

- С тобою?.. А Надежда?.. А Алексей?.. А государь, которому я служу?

- Приди в себя, Всеслав! Иль ты позабыл, что Владимир похитил твою невесту, что ты убийца, что в Киеве ждет тебя позорная казнь, что теперь во всем царстве Русском нет уголка, который ты бы мог назвать своим, и что ты можешь преклонить твою голову только на плаху, изготовленную для тебя твоим вторым отцом и благодетелем.

- Праведный боже! - вскричал Всеслав, закрыв руками лицо свое. - Так это был не сон? Надежда, Надежда!

- Скажи одно слово, и Надежда будет опять твоею.

- Одно слово?

- Да! Слушай, Всеслав: или твоя невеста иссохнет в слезах, а ты умрешь на лобном месте и над твоею презренною могилою возляжет вечное проклятие державных предков; или ты, как достойный правнук Аскольда, отомстишь за смерть его, будешь владыкою великого Киева и супругом Надежды!.. И то и другое в твоей воле - избирай!

- Чего ты хочешь от меня, соблазнитель? - вскричал Всеслав отчаянным голосом. - О, если б я мог заглушить голос моей совести, забыть слова Алексея!.. Владимир, Владимир, какой злой дух подвигнул тебя разлучить меня с Надеждою! О, кто вразумит меня?.. Кто удержит теперь мою руку?.. Где ты, чьи слова, как роса небесная, прохладили бы пламень, пожирающий мою душу? Где ты, наставник, отец мой?.. О, Алексей, где ты?

- Вот он! - сказал незнакомый, раздвигая ветви орехового куста.

- Творец небесный! - воскликнул юноша, оцепенев от ужаса. - Алексей!.. Он мертв! Какой изверг поднял руку на этого праведника?..

- Твой государь и благодетель, - сказал хладнокровно незнакомый.

- Как? Алексей...

- Умерщвлен по приказу Владимира.

О, это уже было слишком! Глаза юноши помутились, смертная бледность покрыла лицо, и он упал без чувств подле окровавленного трупа отца Надежды.

Незнакомый наклонился, приложил руку к груди Всеслава: сердце его билось.

- Теперь ты мой! - прошептал он тихим голосом и дикий восторг, напоминающий веселье сатаны, когда погибший предает ему навеки свою душу, заблистал в сверкающих взорах цареубийцы.

КОНЕЦ ВТОРОЙ ЧАСТИ

comments powered by Disqus